Так получилось, что Раньян не видел, как лекарка обрабатывает по-настоящему серьезные повреждения, и подошел к вопросу без лишних фантазий, копируя ее манипуляции с обычными царапинами. То есть щедро полил все из склянки. Таким образом Елена получила ожог тканей, лишнюю неделю заживления, боль в непогоду до конца жизни, а в качестве бонуса вылетела из ужасающего кошмара, словно от удара свинцовым молотом городского ополченца. Что-то задержалось в ее памяти, а что-то растворилось, ушло в небытие, как пыль через крупное сито.

Бретер и баронесса сидели по обе стороны от изголовья больной. После того как на раны положили компрессы из трав Марьядека и удалось влить женщине в глотку немного целебного отвара, Хель стало легче. Она больше не хрипела, роняя пену с посиневших губ, закатывая невидящие глаза, как одержимая, не рыдала так, словно все демоны преисподней терзали женщину картинами адских мук. Теперь… ей просто было плохо, как обычному человеку, который получил несколько переносимых ран и одну серьезную; потерял много крови, а ныне балансирует на краю, за которым ждет скоротечная лихорадка.

Раньян опять вытер пот с бледного лба Хель, долил уксус в плошку, где мочил компрессы от жара.

— Ее колотит дрожь, — нервно сказала Дессоль, ломая пальцы. — Ей холодно! Надо согреть!

Она потянулась к одеялу, свернутому в ногах больной, однако Раньян остановил баронессу:

— Нет. Не стоит. Она говорила мне, что лихорадка и внутренний жар… — бретер скривился, вспоминая. — Это признак борьбы с недугом. Нельзя кутать, потому что тело перегревается изнутри, может не выдержать сердце.

Растерянная, перепуганная Дессоль опять начала терзать собственные пальцы.

— Глупая женщина, — вымолвил едва слышно бретер, глядя на восковое лицо Хель с заострившимся носом. — Ведь достаточно было только попросить… Всего лишь попросить меня… И я бы не оставил никого из них живым.

В углу тихонько посапывала дремлющая Витора. Остальных сподвижников после завершения целительных процедур вежливо, но твердо изгнали в гостевое крыло, чтобы не создавать суету и не умножать страдания больной.

— Скоро утро, — невпопад заметила Дессоль.

— Да, — согласился Раньян.

Они молча посмотрели друг на друга поверх растрепанной рыжей головы Хель. Фехтовальщица совсем успокоилась и погрузилась в нормальный крепкий сон — лучший целитель ран. Дыхание женщины выровнялось, стало глубже.

— Она выживет? — спросила Дессоль.

— Скорее всего, — ответил Раньян. — Шрамы останутся.

— Да черт с ними! — в сердцах воскликнула баронесса, но тут же замолкла, поняв, что не стоит кричать в присутствии больной и спящей подруги.

Раньян неопределенно пожал широкими плечами, одернул все еще влажные рукава. В комнате остро, сильно пахло водкой и уксусом. Бретер искоса глянул на дворянку, она ответила ему столь же недоверчивым, настороженным взглядом. Несколько минут они так и сидели в молчании, посматривая то на спящую Хель, то друг на друга. Казалось, безмолвному поединку не будет конца то рассвета, но в один момент бретер вдруг тяжело вздохнул и опустил голову, будто признавая поражение.

— Я зайду… потом, — негромко и как-то потерянно сказал он. Добавил, спохватившись. — С вашего дозволения, разумеется.

— Я пришлю весть, если что-то изменится, — ответила Дессоль.

Раньян посидел еще несколько мгновений, будто чего-то ждал или на что-то решался, в конце концов так же молча встал и вышел, не оглядываясь. Дессоль проводила его недобрым взглядом, затем сосредоточилась на Хель, мягко, нежно поглаживая лицо подруги кончиками пальцев. Немного подумав, баронесса сняла с шеи золотое кольцо на тонкой цепочке и надела его на Хель, а затем долго шептала молитву за здравие и убережение от недоброго глаза.

Он ждал на улице, сидя на специальном табурете, такие сдавали за малый грошик уличные беспризорники и нищие. Завернулся в простой и теплый плащ без украшений, примостил огромный мече-нож на коленях и бдел, похожий на статую.

— По мою душу? — осведомился Раньян, не доходя до блондина, ровно столько, чтобы оставалось пространство для маневра, и разговор не стал достоянием лишних ушей.

— Именно так, — кивнул блондин, хотя меч доставать не торопился.

Раньян оглянулся, не выпуская противника из поля зрения, прикинул, что место не лучше и не хуже других. Благо за долгую бретерскую жизнь Чуме довелось биться в очень разных, порой удивительных местах.

— Как вы мне все надоели, — пробурчал он, доставая роскошную саблю, подарок тетрарха. — Наглая шпана… Все думаете, что если убить первого, то сами из тысячного номера станете первым. Ну, кидаешь вызов по правилам и обычаям Братства? Или просто резня без прелюдий?

— О, нет, — предупреждающе поднял руку молодой претендент. Голос у него был уставший, но приятный, как у человека, с детства привычного к хорошему пению. — Не здесь. Не сейчас.

— Что? — не понял Раньян, уже готовый к схватке.

— Не сейчас, — повторил с явным сожалением блондин, поднимаясь с табурета, который сразу прибрал, утащив подальше в темный угол, хозяин мебели.

— Так чего тебе надо? — начал тихо, контролируемо злиться Чума, не опуская саблю. В свете уличного фонаря, заряженного восковым факелом, полированная сталь блестела особенно скверно, хищно.

— Я извиняюсь, — поклонился блондин, не выпуская оружие, однако и не пытаясь достать клинок из ножен.

Немногое на этом свете могло бы удивить бретера, но тут Раньян даже растерялся.

— Мне следовало раньше объявиться и объяснить мотивы моих… поступков, — с той же церемонностью продолжил светловолосый.

— Ну, можешь сделать это прямо сейчас, — предложил Раньян, все так же, не опуская саблю. На протяжении беседы он внимательно прислушивался, не крадутся ли убийцы. Нет, вроде бы не крались, хотя странный разговор определенно привлек внимание общественности. Ночной люд, включая пару застывших поодаль стражников, заинтересованно присматривались, что тут происходит, нет ли шанса поживиться или хотя бы развлечься бесплатным зрелищем.

— Мое имя тебе ничего не скажет, — церемонно склонил голову блондин. — Но я намерен убить тебя, прозванный Чума. Без надлежащего вызова по традициям Братства, однако, со всем почтением. В честном бою, один на один, без подлых уловок и недостойной хитрости.

— А зачем? — спросил Раньян, уже начиная понемногу соображать, какая муха покусала юного мечника. Скверно, ай как скверно…

— Таково правило, — с готовностью откликнулся светловолосый юноша. — Я не хочу считаться первым. Я хочу быть им.

— Чертовы сектанты, — проворчал Раньян сквозь зубы, опуская саблю. — «Дети Эрдега»? «Черный Круг»?

— О, так ты осведомлен, — приятно удивился юноша. — Это радует. Хотя, судя по «чертовым», знакомство с нами было… односторонним.

— Я слышал о вас, — настороженно сказал бретер. — Аусф или цин?

— Аусф, — молодой человек приложил к сердцу свободную руку и склонил голову. — Но имени ждать не стоит. Сам понимаешь…

— Понимаю. И не надеялся, — отметил бретер. — Злодеи вроде вас огласки не любят.

— Мы не злодеи, — нахмурился блондин.

— Да, вы хуже, — согласился Раньян. — Убийцы беззащитных. Садисты, Налетчики в безлунной тьме. Культисты и отступники от истинного двоебожия. Предатели Света и Тьмы.

— Истинно верующие! — отчеканил юноша, задрав подбородок, сжимая рукоять своего причудливого ножа. Затем спохватился, вернув прежнее спокойствие. — Впрочем, думаю для проповеди уже поздно. Во всех смыслах.

— Согласен. Полагаю, нам стоит без промедления решить этот вопрос, — предложил бретер.

— Рад бы, — согласился молодой человек. — Но, как уже было сказано, не здесь и не сейчас. Тетрарх не желает кровопролития прежде времени. Увы, даже таким как я приходится учитывать пожелания владетельных особ. Но у этого ограничения есть срок и границы.