— Ступай, — негромко посоветовала Елена служанке. — Свободна до завтра. И еще… извини меня.

— Спасибо.

Витора, опустив глаза, присела в реверансе (теперь получалось намного лучше) и молча ушла. Елена осталась наедине с распотрошенной свиньей и повитухой, которая теперь больше всего походила на классическую ведьму после жертвоприношения.

— Готово, — анорексичка перекусила нить щербатыми зубами, Елена вновь позеленела, но справилась.

Что же здесь не так… Что?!

— Еще раз, — вымолвила Елена. — Давай сначала, на словах. Достаешь бритву, делаешь разрез…

Они снова прошлись по всей процедуре, обсуждая нюансы. Убедившись, что рыжеволосая не шьет криминал или ворожбу, а искренне пытается разобраться, повитуха тоже включилась в процесс, приводя разнообразные примеры из богатой практики.

— Не понимаю, — воскликнула в сердцах Елена. — Не понимаю!

— Ну, — пожала костлявыми плечами тетка, — Чего тут понимать то. Бог дал, Бог прибрал. Ну, чего, расшиваем и заново?

— Расшиваем, — повторила лекарка. — А…

Елена застыла, чувствуя, как невидимая заноза шевельнулась, будто, наконец, ее ухватил пинцет. Едва-едва, за самый кончик, но все же ухватил.

— Шьем, — медленно, чуть ли не по буквам повторила она. — Зашиваем… И не зашиваем.

Она взволнованно заходила по сену, шевеля пальцами, бормоча что-то про себя. Повитуха отошла в уголок, стараясь не попасться под ноги.

— А скажи ка, — внезапно спросила Елена, остановившись. — Ты матку зашивала?

— Нет, — без промедления отозвалась тетка.

— Почему?

— Вот же чудачка! — искренне удивилась повитуха. — Зачем шить то?

Она показала открытую ладонь.

— Матка, она ж сжимается.

Тетка сжала кулак, иллюстрируя сказанное.

— Разрез закрывается. Сам собой. Зачем бабу мучить лишним колотьем и дырками? Ей и без того плохо.

— И так все делают? Никто не шьет?

— А то ж!

Елена откинула голову, вдохнула и выдохнула, покачиваясь с носка на пятку и обратно. От лихорадочных мыслей даже боль в ребрах отступила. Неужели?.. Неужели она все-таки вычислила причину?.. Увы, догадка была из тех, что приносят не покой, а лишь новую головную боль.

Итак, при кесаревом сечении «здесь» матку после кесарева сечения не зашивают, полагаясь на то, что она приходит в естественное состояние, сама собой плотно закрывая разрез. Внутриполостная операция, которая, по сути, не завершена и оставляет зияющую рану — звучит как весомая причина для осложнений. Пожалуй, это вполне объясняет ужасающую смертность.

Но… быть может, повитухи правы, а именно она ошибается?

С отчетливой ясностью Елена поняла, что ответа у нее нет, и не будет. Нельзя вспомнить то, чего никогда не знал. Никакой опыт здесь не поможет. И если, не дай бог, точнее Параклет, у Дессоль начнутся проблемы, судьбу баронессы решит простая удача — угадала рыжая или нет.

— Звезда рулю, — прошептала Елена, чувствуя, что вот-вот заплачет от понимания — ответ есть, он простой, записан во множестве книг, лежит в интернете. Для Елены — минута на гугление или час на поход в библиотеку, но для Хель это все недостижимо. Истина заперта несокрушимым замком.

— Говно, пиздец и хлев, — пробормотала она цитату, чувствуя искреннее желание опуститься на колени, чтобы помолиться за здравие и благополучное разрешение Дессоль от бремени. Елена отчетливо поняла, что ей очень, очень нужна помощь высших сил.

_________________________

Фильм с Томом Крузом — «Джек Ричер».

Как вы уже, наверное, поняли, родовые инструменты и суеверия не выдуманы (кроме одного, с облизыванием бритвы, тут я просто не помню, читал это в научном и беллетризованном источнике).

Хотя я все же допустил некоторую вольность — смешал «народные» и «научные» методы. Надо сказать, при ближайшем рассмотрении они друг друга вполне стоили, одинаково мучая несчастных пациентов. Не помню, упоминал ли я об этом ранее, на всякий случай повторю: в Европе женщины (городские, конечно) зачастую вполне целенаправленно отказывались выходить замуж, потому что замужество (независимо от положения) — это беременности, одна за другой, пока сохраняется способность к деторождению, а каждая беременность это подкидывание монетки — умрешь или нет, причем независимо от богатства и положения (от 2% до 20% смертности). Проблема «женского отказа» стояла так остро, что в Англии церковь метала громы и молнии, порицая богопротивную практику.

Глава 28

Спустя несколько дней Елена, скрипя зубами, выполняла самую простую «лесенку», рубя тень мечом и чувствуя, как все суставы на левой ноге вот-вот разберутся по отдельным косточкам и хрящикам. Это была иллюзия, рана в общем заживала очень хорошо, однако долгие дни неподвижности, а также (очевидно) все-таки поврежденные нервы ослабили конечность, создали эффект мнимой атрофии, которую теперь следовало преодолевать.

Предоставленная самой себе, Елена поняла, как ей не хватает Пантина, ехидных, но в сути своей доброжелательных замечаний колдуна, его точного знания, какие упражнения именно сегодня окажутся для ученицы наиболее полезны. Оставалось утешаться тем, что багаж теории с практикой достаточен для самостоятельного развития. Впору было и в самом деле ощутить себя Избранной — ну, действительно, какая вероятность того, что рядовая женщина сначала заведет знакомство с одним из величайших бретеров, а затем последовательно будет учиться у двух великих мастеров? Никакой.

Воистину причудливы тропы везения…

Она отложила меч, тот, новый, что был презентован Пантином через Раньяна перед поединком. Клинок вытащили из покойника, тщательно вычистили, а потом доставили в дом «шампьона». Заодно королевские оружейники сделали новый кинжал — точное подобие оригинала. Старый же укоротили (ломаный клинок сращивать смысла не было), превратив его в «засапожник» без гарды. Сделали это совершенно бесплатно, как знак уважения мастеров к отмеченному Пантократором воину, пусть и женщине в штанах. Так что по итогу поединка Елена оказалась обладателем крошечного, однако, настоящего арсенала с оружием на разные случаи жизни.

В иных условиях Хель стала бы знаменитостью, по крайней мере, в пределах столицы, то есть, считай, всей округи. Чемпион Господа, да еще и женщина, которая перебила одного за другим четверых опытных, боевитых злодеев... На нее благосклонно смотрела бы аристократия, памятуя о вердикте Алонсо Кеханы насчет образцового поведения слуги после гибели достойного господина. С ней искали бы встречи, добивались внимания и благосклонности, приглашали на свидания и так далее. Ее наверняка удостоили бы личного знакомства буйные графы и, вероятно, позвали бы ко двору тетрарха, пусть даже как забавную диковинку. Учитывая, что Хель наглядно показала способность резать, как скотину, любого потенциального грабителя или насильника, ей пришлось бы выбирать из целого веера приглашений стать высокооплачиваемой компаньонкой.

В общем, Хель была обречена вызвать живой интерес во всех мыслимых видах и, при желании, устроила бы свою жизнь на долгие годы вперед.

Однако…

Однако вмешались судьба и королевская воля. Спустя неделю после Суда, когда Елена пережила кризис и пошла на поправку, а слухи поднялись до высшей точки накала, когда мещанки оббегали весь Пайт в поисках «платьев как у рыжей на балу», а бродячие проповедники стерли языки, обличая «баб в мужеском платье» — вышел приказ городской коммуны насчет экономии продовольствия и очищения Пайт-Сокхайлхейя от нищих. В тот же день сам король-тетрарх одобрил и удостоил собственной печати «общеобязательный фуэр», превратив его этим действием в полноправный указ-эдикт.

Согласно эдикту в первый день осени (и далее, пока все «очаги» не дадут полный отчет мытарям, но до истечения месяца) каждая семья обязывалась доказать, что имеет недвижимое имущество или постоянную работу. В крайнем случае — денежные сбережения или запас продовольствия, достаточные для жизни в течение четырех месяцев сообразно обычаям сословия. Все, кто не соответствовал указанному цензу, должны были до последнего дня первого осеннего месяца выправить положение или покинуть город. Все артельщики, а также иные сезонные работники обязывались получить грамоту от господина, который гарантировал, что данный имярек не бродяга, имеет семью и дом, куда может вернуться и обязательно вернется по истечении оговоренного срока. Нарушителям обещались всевозможные кары, включая продажу на галеры островного флота — участь страшнее каторжной.