— Я не знаю. Впереди была только тьма. И кромешное отчаяние, потому что выбор сулил гибель. Я выбирал, кому жить и кому умереть из близких мне людей. И больше ничего. Никаких подробностей. Отчаяние, боль и тьма.

— Тебе страшно.

— Да, мне страшно, — эхом отозвался бретер. — Она жизнь. Она вожделенное счастье. И… она воплощенная Погибель.

— Хотел бы я тебя обнадежить, — проговорил фехтмейстер, подумав немного. — Хотел бы сказать, что увиденное — не сбудется, ибо так велит парадокс Штайна.

— Да, я помню.

Пантин топнул ногой, слушая, как тихонько скрипит под подошвой снег, удивительно чистый, иссиня-белый, играющий в свете луны холодными искрами. Раньян вытянул руку, поймал несколько снежинок, глядя как они превращаются в капли.

— Что будешь делать? — спросил фехтмейстер.

Однако вопрос его остался без ответа.

_________________________

Произведения, что читает Гаваль: «Заповедь» Киплинга и «Баллада о графе фон Глейхене» Михаила Фейгина.

Забавно, вотэтоповорот в отношении Елены и мужчин был задуман давным-давно, а пришелся как раз на момент запрета пропаганды «нетрадиционных сексуальных отношений и (или) предпочтений». Что ж, и такое бывает…

Глава 35

Прошло еще несколько дней, на протяжении которых небо хмурилось, погода буйствовала, и беглецы заново прилаживались друг к другу. Елена вернулась к чтению книги мэтра Ульпиана, стремясь упражнять разум и закалять волю. Лекарке даже начал импонировать специфический стиль повествования. Например, целая страница оказалась посвящена размышлениям «О средстве сохранить вдов во вдовстве и о всеразумном управлении их доходами». Из текста следовало, что «надо делать все приятное для чувственности вдов… с осторожностью, однако и по мере сил избегая соблазна». Вплоть до «если же приходится устроить похороны им, то надо, чтобы обстановка была хотя мрачная, но вместе с тем и роскошная, а гробница не обустроена в низком и вульгарном вкусе».

Как ни странно, Витора и Артиго быстро нашли общий язык, вернее наилучшую форму взаимного сосуществования. Служанка взяла «шефство» над ребенком, фактически во всех аспектах, от кормления до мытья, она даже пела мальчику простенькие колыбельные, а тот ее слушался, как настоящую няньку. Это выглядело забавно, учитывая, что сельская девушка была старше подопечного лет на пять, не больше. Витора оставалась неизменно добра, предупредительна, однако настойчива и умела облечь просьбы в приемлемую для юного аристократа форму. Глядя на то, как ловко она заманивает Артиго в баню и обстригает ребенка «под горшок», Елена даже малость заревновала, ведь лекарке в свое время не хватило ни упорства, ни такта. Но лишь «малость», поскольку было чем заняться, и женщина радовалась минус одной заботе.

Когда стало ясно, что Раньян потихоньку бредет к выздоровлению (а также, что процесс займет долгие месяцы), на повестке дня оказался главный вопрос: а что дальше? Никто не планировал специальный совет для обсуждения, он просто сам собой организовался. Возник стихийно поздним вечером, когда солнце ушло, а луна решила взять выходной, скрывшись за плотной занавесью туч. Компания собралась в общем зале, где печка источала приятное тепло, и господствовал запах лепешек, испеченных Виторой по деревенскому обычаю — на маленькой кочерге.

Кадфаль подозрительно прислушался к шелесту дождя за дверью. Отметил вслух с мрачным и глубоким пониманием вопроса, что дьявол нассал в глаза тем, кто рассчитывал на хорошее. Урожай этого года погиб повсеместно, сгнил на корню. Поэтому зиму людишки кое-как переживут, весной же, когда амбары опустеют — разверзнется ад, теперь уже настоящий, с людоедством и прочими эксцессами. Марьядек не согласился, отметив, что ад явит себя куда как раньше, господа ведь не дурнее мужиков и начнут грести провиант загодя. Собственно уже вовсю, если вспомнить, как графы буянили в Пайте. То есть забивать одиноких путников на солонину доведенные до отчаяния крестьяне станут еще в снежную пору. Елена вспомнила нищего фрельса и его дочь. Артиго сидел на крепком столе, завернувшись после мытья в полотенце, и болтал ногами, как нормальный ребенок. Не хватало лишь бретера, Но Раньян, получив дозу целебного отвара, крепко спал.

— Чего делать то будем? — спросил Бьярн, который не был душой общества и почти всегда молчал, но теперь вдруг выступил заводилой.

— Надо бежать в горы, на северо-восток, — уверенно сказал Марьядек, будто ждал именно этот вопрос и думал над ним денно и нощно. — К Столпам. Чем дальше, тем лучше. Там никто нас не достанет.

— Достанут, обернут красивой ленточкой и продадут. Дорого, — проворчал Бьярн, щуря единственный глаз — серый, с черными пятнышками, неприятный и очень внимательный. Сегодня глотка бывшего рыцаря чувствовала себя почти нормально, и речь Бьярна была вполне разборчива.

Марьядек решительно вступил в спор, энергично размахивая руками. По его словам горы были прямо-таки оплотом свободы и вольницы, откуда выдачи нет, а всяческим гастальдам разве что бараньей мочи плеснут в ответ на все претензии. Чистое небо, зеленая трава, целительный воздух и гордые, свободные люди, над которыми нет власти ойкуменских правителей. Чем не пристанище для беглецов с хитрой судьбой?

Бьярн в ответ на сию прокламацию непристойно заржал и начал со знанием дела сыпать названиями, датами, примерами того как благородные жители свободных Столпов предавали, продавали, нанимались, перекупались и так далее. В общем, все как положено цивилизованным людям. Единственное, что было незыблемым для горцев, это военная клятва платежеспособному нанимателю. Такая верность происходила из специфической организации наемных отрядов, каждый из которых был одновременно и территориальным образованием, и цеховым, а зачастую еще и объединял кровных родичей. Однако давать подобное слово юному Артиго никто, разумеется, не стал бы, потому что платить за верность мальчишке было нечем. Марьядек скрипел зубами, шипел ругательства, но крыть было нечем.

— Уходить на юг, — предложила, в свою очередь, Гамилла и развила идею более подробно.

Мысль выглядела здраво — поселиться в любом из множества бедных городков на южном побережье, которые не представляли никакого интереса для материковой торговли, поскольку не производили ничего эксклюзивного или товарно-изобильного. Бедненько, незаметно, безопасно. Надеяться на роскошную жизнь не придется, но люди с таким набором талантов, да еще грамотные, кусок хлеба изыщут.

Даже у Гаваля нашелся план, хотя и не блещущий изобретательностью: пойти куда-нибудь, а затем разбежаться малыми группами на все стороны света, потому что девять столь разномастных и приметных людей в одной банде никак не спрячутся от чужих, пристальных взоров. Начался вялый поначалу, но крепчающий на глазах спор. Хель, молча слушая, взяла несколько огарков и прилепила их по углам, чтобы добавить света. Артиго тоже молчал, Витора дала ему лепешку и занялась замешиванием жиденького кулеша на сале, чтобы похлебка до рассвета настоялась на углях. Бьярн снова взял меч и точило, не для демонстрации, а сообразно привычке — коли руки свободны, ухаживай за клинком, не прогадаешь. Громоздкий меч нового искупителя выглядел очень старомодно, почти наивно (если так можно охарактеризовать боевой клинок) и в то же время опасно, как вещь, носимая не ради форса.

В горы! На юг! Предложения звучали все громче, полемисты злились, теряя выдержку.

— Нет.

Одно лишь короткое слово разделило спор, как взмах бритвы. Все умолкли, глядя на Хель.

Рыжеволосая женщина села верхом на лавку, переплела длинные пальцы, внимательно, поочередно разглядывая спутников. Повторила:

— Нет. Все это не решения наших забот. То есть решения, но временные, за какое ни схватись.

Она снова оглядела товарищей по бегству странным, неживым взглядом, будто зрачки Хель поглощали свет целиком, не сокращаясь.